– Кофе, Харри?

Харри кивнул и положил на стол связку ключей.

– Вижу, – сказал охранник. – Эту связку брал Рехтнагель. Я п-подумал, что это до д-добра не д-доведет, надо будет заменить все замки. Где вы их нашли?

– Дома у Отто Рехтнагеля.

– Как? Он же вчера открывал ими гардеробную…

– Я полагаю, за сценой были не только актеры.

– A-а. Сейчас посмотрим. Осветитель, двое рабочих сцены и звукооператор. Н-ни гримеров, н-ни костюмеров – на это нет средств. Да, это все. Во время представления т-тут были только рабочие сцены и актеры. Ну и я.

– И больше никого?

– Никого, – серьезно ответил охранник.

– Сюда можно пройти другим путем, кроме как через заднюю или боковую дверь?

– Ну, есть обходной путь через галерею. Вчера галерея была закрыта, но д-дверь оставили открытой, потому что там сидел осветитель. Поговори с ним.

Огромные глаза осветителя были выпучены, как у глубоководной рыбы, которую вытащили из воды.

– Погодите. До перерыва там сидел парень. Если мы знаем, что аншлага не будет, то билеты продаем только в партер. Но он мог там сидеть – галерею же не запирают, хотя билет у него в партер. Он сидел один в заднем ряду. Помню, я еще удивился, что он сел так далеко от сцены. Света было мало, но я его видел. А когда я вернулся, он, как я сказал, уже ушел.

– Мог он попасть за сцену через ту же дверь, что и вы?

– Хм… – почесал затылок осветитель. – Думаю, да. Если он прошел прямо в реквизиторскую, его могли и не заметить. Сейчас мне кажется, что-то с ним было не так. М-да. Да, что-то не сходилось, я заметил…

– Значит, так, – сказал Харри. – Все это хорошо. Сейчас я покажу вам фотографию…

– Я помню, что тот человек…

– …но сначала, – прервал его Харри, – мне хочется показать вам того, кого вы могли видеть вчера. Когда вы увидите фотографию, не раздумывайте, говорите первое, что придет в голову. Потом можете передумать. Я просто хочу увидеть вашу первую реакцию. Хорошо?

– Хорошо. – Осветитель еще сильнее вытаращил глаза и стал похож на лягушку. – Я готов.

Харри показал ему фотографию.

– Это он, – быстро квакнул человек-лягушка.

– Подумайте теперь хорошенько, – попросил Харри.

– Все верно. Ведь я это и хотел сказать, констебль. Тот человек был черный. Абориген. Это он!

Харри устал. День был долгим, и Харри старался не думать о том, как он закончится. Когда он вошел в прозекторскую, то в свете больших ламп увидел плотную, коренастую фигуру доктора Энгельзона, склонившегося над столом, на котором лежало тело толстой женщины. Харри больше не мог смотреть на толстых женщин и попросил помощника сообщить доктору, что пришел Хоули, который ему звонил.

Недовольная физиономия Энгельзона наводила на мысли о «чокнутом профессоре». Редкие волосы торчали во все стороны, а светлые кустики бороды росли как придется на розовом поросячьем лице.

– Да?

Харри понял, что доктор забыл про телефонный разговор, хотя прошло не больше двух часов.

– Меня зовут Харри Хоули, я звонил вам – узнать о предварительных результатах вскрытия Эндрю Кенсингтона.

Хотя в комнате было полно других запахов, Харри безошибочно выделил запах джина.

– Ах да. Конечно. Кенсингтон. Печально. Мы с ним славно болтали. Когда он был жив, естественно. А сейчас лежит в шкафу – и не поговоришь.

Энгельзон показал большим пальцем за спину.

– Да уж, доктор. Что вы выяснили?

– Послушайте, мистер… как вас там?., да, Хоули. У нас тут куча трупов, и всем хочется поскорее. Не трупам, естественно, а полицейским. Но есть очередь. Таков порядок, исключений мы не делаем, понимаете? Но сегодня позвонил Маккормак, большая шишка, и сказал, что это самоубийство надо изучить в первую очередь. Я не успел у него спросить, но может, вы мне ответите, мистер Хоган: что это в Кенсингтоне такого особенного?

Он презрительно вскинул голову и обдал Харри ароматом джина.

– Это вы лучше скажите, доктор. Есть в нем что-то особенное?

– Особенное! Что вы имеете в виду? У него нет ни деревянной ноги, ни запасной пары легких, ни сосков на спине.

Усталость. Меньше всего Харри хотел сейчас препираться с пьяным патологоанатомом, который вздумал качать права, потому что задето его самолюбие. А у специалистов самолюбие особенно уязвимо.

– Есть ли что-нибудь… необычное? – уточнил Харри.

Энгельзон посмотрел на него мутноватыми глазами.

– Нет, – сказал он. – Ничего необычного. Все обычное.

Доктор продолжал смотреть на него, покачивая головой. Харри понял, что это еще не все.

Просто сценическая пауза, которая пьяному казалась не такой затянутой, как трезвому.

– У нас тут обычно, – наконец заговорил доктор, – трупы напичканы наркотиками. В данном случае – героином. Необычно, что он полицейский. Но насколько необычно – не знаю. Полицейские к нам на стол попадают редко.

– Причина смерти?

– Разве не вы его обнаружили? Отчего, по-вашему, умирают, вися в петле под потолком? От коклюша?

Внутри уже все бурлило, но Харри пока сдерживался.

– То есть умер он от недостатка кислорода, а не от передозировки?

– Пять баллов, Хоган.

– Хорошо. Следующий вопрос: время смерти?

– Предположительно между полуночью и двумя ночи.

– А поточнее?

– Вам полегчает, если я скажу: «четыре минуты второго»? – Лицо доктора еще больше побагровело.

Харри несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул.

– Извините, если я говорю… если кажусь бестактным, доктор, мой английский не всегда…

– …такой, каким должен быть, – договорил за него Энгельзон.

– Именно. У вас конечно же много дел, доктор, я больше не буду вас отвлекать, просто напомню, что Маккормак просил вас направить отчет о вскрытии не обычным путем, а лично ему.

– Не волнуйтесь. На этот счет инструкция ясна, Хорган. Передавайте привет Маккормаку.

Низенький чокнутый профессор стоял перед Харри, широко расставив ноги и самоуверенно скрестив руки на груди. Его глаза воинственно блестели.

– Инструкция? Не знаю, как к ним относятся в полиции Сиднея, но там, откуда я приехал, инструкциям следуют, когда начальство ничего не оговаривает особо, – пояснил Харри.

– Не надо, Хорган. У вас, очевидно, не слыхали о профессиональной этике. Значит, и толковать не о чем. Давайте на этом и распрощаемся, мистер Хорган.

Харри не двигался.